Так и хрустит во мне! Славный морозец! — сказал снеговик. — Ветер-то,
ветер-то так и кусает! Просто любо! А ты что таращишься, пучеглазое? — Это
он про солнце говорил, которое как раз заходило. — Впрочем, валяй, валяй! Я
и не моргну! Устоим!
Вместо глаз у него торчали два осколка кровельной черепицы, вместо рта
красовался обломок старых граблей; значит, он был и с зубами.
На свет он появился под радостные «ура» мальчишек, под звон бубенчиков,
скрип полозьев и щелканье извозчичьих кнутов.
Солнце зашло, и на голубое небо выплыла луна, полная, ясная!
— Ишь, с другой стороны ползет! — сказал снеговик. Он думал, что это
опять солнце показалось. — Я все-таки отучил его пялить на меня глаза! Пусть
себе висит и светит потихоньку, чтобы мне было видно себя!.. Ах, как бы мне
ухитриться как-нибудь сдвинуться! Так бы и побежал туда на лед покататься,
как давеча мальчишки! Беда — не могу сдвинуться с места!
— Вон! Вон! — залаял старый цепной пес; он немножко охрип — ведь
когда-то он был комнатною собачкой и лежал у печки. — Солнце выучит тебя
двигаться! Я видел, что было в прошлом году с таким, как ты, и в позапрошлом
тоже! Вон! Вон! Все убрались вон!
— О чем ты толкуешь, дружище? — сказал снеговик. — Вон та пучеглазая
выучит меня двигаться? — Снеговик говорил про луну. — Она сама-то удрала от
меня давеча; я так пристально посмотрел на нее в упор! А теперь вон опять
выползла с другой стороны!
— Много ты мыслишь! — сказал цепной пес. — Ну да, ведь тебя только что
вылепили! Та, что глядит теперь, луна, а то, что ушло, солнце; оно опять
вернется завтра. Уж оно подвинет тебя — прямо в канаву! Погода переменится!
Я чую — левая нога заныла! Переменится, переменится!
— Не пойму я тебя что-то! — сказал снеговик. — А сдается, ты сулишь мне
недоброе! То красноглазое, что зовут солнцем, тоже мне не друг, я уж чую!
— Вон! Вон! — пролаяла цепная собака, три раза повернувшись вокруг самой
себя и улеглась в своей конуре спать.
Погода и в самом деле переменилась. К утру вся окрестность была окутана
густым, тягучим туманом; потом подул резкий, леденящий ветер и затрещал
мороз. А что за красота, когда взошло солнышко!
Деревья и кусты в саду стояли все покрытые инеем, точно лес из белых
кораллов! Все ветви словно оделись блестящими белыми цветочками! Мельчайшие
разветвления, которых летом и не видно из-за густой листвы, теперь ясно
вырисовывались тончайшим кружевным узором ослепительной белизны; от каждой
ветви как будто лилось сияние! Плакучая береза, колеблемая ветром, казалось,
ожила; длинные ветви ее с пушистою бахромой тихо шевелились — точь-в-точь
как летом! Вот было великолепие! Встало солнышко… Ах, как все вдруг
засверкало и загорелось крошечными, ослепительно-белыми огоньками! Все было
точно осыпано алмазною пылью, а на снегу переливались крупные бриллианты!
— Что за прелесть! — сказала молодая девушка, вышедшая в сад с молодым
человеком. Они остановились как раз возле снеговика и смотрели на сверкающие
деревья. — Летом такого великолепия не увидишь! — сказала она, вся сияя от
удовольствия.
— И такого молодца тоже! — сказал молодой человек, указывая на
снеговика. — Он бесподобен!
Молодая девушка засмеялась, кивнула головкой снеговику и пустилась с
молодым человеком по снегу вприпрыжку, у них под ногами так и захрустело,
точно они бежали по крахмалу.
— Кто такие эти двое? — спросил снеговик цепную собаку. — Ты ведь живешь
тут подольше меня; знаешь ты их?
— Знаю! — сказала собака. — Она гладила меня, а он бросал косточки;
таких я не кусаю.
— А что же они из себя изображают? — спросил снеговик.
— Паррочку! — сказала цепная собака. — Вот они поселятся в конуре и
будут вместе глодать кости! Вон! Вон!
— Ну, а значат они что-нибудь, как вот я да ты?
— Да ведь они господа! — сказал пес. — Куда как мало смыслит тот, кто
только вчера вылез на свет божий! Это я по тебе вижу! Вот я так богат и
годами и знанием! Я всех, всех знаю здесь! да, я знавал времена получше!..
Не мерз тут в холоде на цепи! Вон! Вон!
— Славный морозец! — сказал снеговик. — Ну, ну, рассказывай! Только не
греми цепью, а то меня просто коробит!
— Вон! Вон! — залаял цепной пес. — Я был щенком, крошечным хорошеньким
щенком, и лежал на бархатных креслах там, в доме, лежал на коленях у знатных
господ! Меня целовали в мордочку и вытирали лапки вышитыми платками! Звали
меня Милкой, Крошкой!.. Потом я подрос, велик для них стал, м меня подарили
ключнице, я попал в подвальный этаж. Ты можешь заглянуть туда; с твоего
места отлично видно. Так вот, в той каморке я и зажил как барин! Там хоть и
пониже было, да зато спокойнее, чем наверху: меня не таскали и не тискали
дети. Ел я тоже не хуже, если не лучше! У меня была своя подушка, и еще там
была печка, самая чудеснейшая вещь на свете в такие холода! Я даже уползал
под нее!.. О, я и теперь еще мечтаю об этой печке! Вон! Вон!
— Разве уж она так хороша, печка-то? — спросил снеговик. — Похожа она на
меня?
— Ничуть! Вот сказал тоже! Печка черна как уголь: у нее длинная шея и
медное пузо! Она так и пожирает дрова, огонь пышет у нее изо рта! Рядом с
нею, под нею — настоящее блаженство! ее видно в окно, погляди!
Снеговик посмотрел и в самом деле увидал черную блестящую штуку с медным
животом; в животе светился огонь. Снеговика вдруг охватило такое страшное
желание, — в нем как-будто зашевелилось что-то… Что такое нашло на него,
он и сам не знал и не понимал, хотя это понял бы всякий человек, если,
разумеется, он не снеговик.
— Зачем же ты ушел от нее? — спросил снеговик пса, он чувствовал, что
печка — существо женского пола. — как ты мог уйти оттуда?
— Пришлось поневоле! — сказал цепной пес. — Они вышвырнули меня и
посадили на цепь. Я укусил за ногу младшего барчука — он хотел отнять у меня
кость! «Кость за кость!» — думаю себе… А они осердились, и я оказался на
цепи! Потерял голос… Слышишь, как я хриплю? Вон! Вон! Вот тебе и вся
недолга!
Снеговик уже не слушал; он не сводил глаз с подвального этажа, с каморки
ключницы, где стояла на четырех ножках железная печка величиной с самого
снеговика.
— Во мне что-то странно шевелится! — сказал он. — Неужели я никогда не
попаду туда? Это ведь такое невинное желание, отчего ж бы ему не сбыться!
Это мое самое заветное, мое единственное желание! Где же справедливость,
если оно не сбудется? Мне надо туда, туда к ней… Прижаться к ней во что бы
то не стало, хоть бы разбить окно!
— Туда тебе не попасть! — сказал цепной пес. — А если бы ты и добрался
до печки, то тебе конец! Вон! Вон!
— Мне уж и так конец подходит, того и гляди, свалюсь!
Целый день снеговик стоял и смотрел в окно; в сумерки каморка выглядела
еще приветливее; печка светила так мягко, как не светить ни солнцу, ни луне!
Куда им! Так светит только печка, если брюшко у нее набито. Когда дверцу
открыли, из печки метнулось пламя и заиграло ярким отблеском на белом лице
снеговика. В груди у него тоже горело пламя.
— Не выдержу! — сказал он. — Как мило она высовывает язык! Как это идет
ей!
Ночь была длинная, длинная, только не для снеговика; он весь погрузился
в чудесные мечты, — они так и трещали в нем от мороза.
К утру все окна подвального этажа покрылись прекрасным ледяным узором,
цветами; лучших снеговик и желать не мог бы, но они скрыли печку! Мороз так
и трещал, снег хрустел, снеговику радоваться да радоваться бы, так нет! Он
тосковал о печке! Он был положительно болен.
— Ну, это опасная болезнь для снеговика! — сказал пес. — Я тоже страдал
этим, но поправился. Вон! Вон! Будет перемена погоды!
И погода переменилась, началась оттепель.
Зазвенела капель, а снеговик таял на глазах, но он не говорил ничего, не
жаловался, а это плохой признак. В одно прекрасное утро он рухнул. На месте
его торчало только что-то вроде железной согнутой палки; на ней-то мальчишки
и укрепили его.
— Ну, теперь я понимаю его тоску! — сказал цепной пес — У него внутри
была кочерга! Вот что шевелилось в нем! Теперь все прошло! Вон! Вон!
Скоро прошла и зима.
— Вон! Вон! — лаял цепной пес, а девочки на улице пели:
Цветочек лесной, поскорей распускайся!
Ты, вербочка, мягким пушком одевайся!
Кукушки, скворцы, прилетайте,
Весну нам красну воспевайте!
И мы вам подтянем: ай, люли-люли,
Деньки наши красные снова пришли!